РОССИЯ И ЕВРОПА: РАЗЛИЧНЫЕ ЦЕННОСТИ И ЦЕННОСТЬ РАЗЛИЧИЙ

АНДРЕЙ МАКАРЫЧЕВ,
Доктор исторических наук, профессор Нижегородского государственного лингвистического университета

«Можете ли вы в России сами понять, чем русское отличается от российского?» - этим вопросом профессор Лодзинского университета Анджей де Лазари обозначил основную линию интересной дискуссии, завязавшейся на конференции «Проблемы формирования общероссийской идентичности: русскость и российскость», прошедшей в Ивановском университете 15-16 мая с.г. Логика известного польского слависта была такая: то, что прилагательные «русский» и «российский» с трудом переводятся на другие языки, – ещё полбеды; главная проблема в том, что в самой России в этом отношении существует сумбур. Например, почему говорится о «русской» (а не о российской) мафии? И чем «российский» отличается от «всероссийского»? Постоянные оговорки выступающих (фразы типа «русский… то есть, простите, российский народ») доставляли явное удовольствие г-ну де Лазари, подтверждая правильность его наблюдений.

Дело, конечно, не только в филологических тонкостях, а в понимании того, что такое Россия. Профессору де Лазари можно было бы возразить по двум основным пунктам. Во-первых, тезис о том, что разница между «русским» и «российским» не переводится на другие языки, вряд ли можно назвать убедительным: на русский язык тоже не переводятся, например, различия между policy и politics, safety и security, и так далее. Во-вторых, самое простое объяснение этого затруднения состоит в том, что прилагательное «русский» содержит указание на этнические традиции, а «российский» - на гражданскую идентичность.

Эти пояснения, тем не менее, не устраняют наличие проблемы того языка, на котором мы описываем Россию. Например, ивановский профессор Михаил Тимофеев справедливо задаёт вопрос о том, «насколько корректно, например, считать маршала Г.К.Жукова не русским и советским, а российским военачальником, как принято писать в настоящее время?»[1]. Можно ли, например, говорить «российские женщины» (мужчины), или всё же правильнее называть их «русскими»? Ситуация усложняется тем, что к словам «русский» и «российский» часто добавляются другие прилагательные – «государственный» и «национальный». Профессор де Лазари, безусловно, прав, задавая каверзные вопросы о том, почему, например, один оркестр называется Российским национальным, а другой – Русским государственным? И какой смысл вкладывается в название «Российский национальный сервер лесбиянок»? Наверное, дело здесь в том, что всё, связанное с «национальностью» и «государственностью», в российском языке носит очень подвижный, если не метафорический характер, и слова эти, будучи популярными, используются скорее как символы единства нации, чем в их строгом семантическом значении.

Однако, как представляется, основная проблема носит всё же политический характер: по мнению профессора де Лазари, опасность «российскости» состоит в том, что она может стать аналогом «советскости», то есть поглотит отдельные этнические идентичности – татарскую, башкирскую и, конечно, русскую. Здесь гость из Польши позволил себе историческую аналогию: «Когда партийный начальник спрашивал кого-то во времена СССР: «Ты – советский человек?», то вопрос этот носил явно идеологический характер, и все дружно отвечали утвердительно. Однако у себя дома, на кухне, вряд ли кто-то идентифицировал себя именно так». Из этого последовал другой, ещё более радикальный вывод: ««Как нет одной женщины – россиянки, которая вместила бы в себя всё разнообразие женщин России, так нет и «российской культуры», - провёл де Лазари гендерную аналогию, которая привела его к парадоксальной, с точки зрения европейского менталитета, мысли: «Боритесь за русскую идентичность, ибо это – лучший способ сохранения других, нерусских идентичностей».

***

«Почему бы вам в России не сделать так, чтобы всем вашим так называемым врагам понравилось?» - таким был ещё один «провокационный» вопрос, заданный российским коллегам польским профессором. В нём содержался намёк (вполне справедливый) на то, что российское общественное сознание часто находится в мучительном поиске врагов (внутренних и внешних). Однако, справедливости ради, следовало бы заметить, что поиск врага – свойство не только российского сознания: Запад не менее активно (правда, в других, более мягких формах) делает то же самое. Многих участников обсуждения это укрепило во мнении о том, что фигура «Другого», «Чужого» совершенно необходима при конструировании любой идентичности. В целом с этим можно согласиться, но с одной существенной оговоркой: «Другой» - это не раз и навсегда зафиксированная, «законченная» фигура. Во-первых, она активизируется лишь в определённых обстоятельствах и деактуализируется – в других случаях. Во-вторых, сама эта фигура внутренне соткана из противоречий: допустим, нельзя не признать, что при всех политических разногласиях Украина и Грузия близки России в культурном и религиозном планах, США – исторически, а Европа, будучи геополитическим конкурентом, одновременно является для многих в России образцом, моделью, примером для подражания. Ситуация выглядит следующим образом: с одной стороны, на бытовом уровне все прекрасно понимают, что прилагательное «европейский» (стандарт, ремонт и т.д.) означает более высокое качество: между европейским и российским автомобилем (костюмом и пр.) подавляющее большинство наших сограждан выберет первое. Но, с другой стороны, в общественном сознании набирает силу национализм, базирующийся на конструировании нашего мнимого превосходства над Западом в целом и Европой – в частности (стало модно говорить о «деградации» Европы и упадке привлекательности её модели развития).

В каком-то смысле дискуссии с участием профессора де Лазари стали одним из подтверждений того, как непонимание некоторых сторон современной российской политики приводит к фиксированию коммуникационных границ между Россией и Европой. А границы, если воспользоваться словами ивановского профессора Олега Рябова, есть ключевой элемент любого сообщества: «Процесс установления и корректировки социального порядка – это и есть, собственно, процесс проведения границ: между дозволенным и недозволенным, нормой и девиацией, Своими и Чужими». Многие из нас привыкли к мнению о том, что современный глобализирующийся мир стирает, устраняет, преодолевает границы, делая города, регионы и страны мультикультурными. Однако в последнее время постепенно происходит реабилитация границ – и как необходимого компонента формирования политических субъектов, и как инструментов для «спасительного размежевания» между носителями несовместимых друг с другом культурных (религиозных, этнических и т.д.) традиций. И в этом смысле само употребление термина «идентичность» (даже в такой непривычной форме, как, например, «правовая идентичность») предполагает проведение символической черты, грани, отделяющей одну сторону (группу) от другой. Например, тех, кто идентифицирует себя с законом, от тех, кто строит свою стратегию на его нарушении. Или, если вновь воспользоваться словами профессора де Лазари, тех, кто привержен праву, от тех, для кого важнее «благодать».